Львица вздрогнула в последний раз.
— В окрестностях Фив, — сказал Эхион. — Там водились львы. Давно…
И замолчал.
Перед ним сидел дурачок, рискнувший собой, и кровь, сочившаяся из ляжки Тритона, не была красной. Ясно-лазурная, как вода на мелководье, кровь эта омывала раны, впитываясь, словно волна в песок. Еще миг назад, видя, как львица терзает беднягу, спарт полагал, что детей у тирренца не будет никогда. Сейчас уверенность его подверглась сильному испытанию.
— Мамка, — туманно объяснил Тритон. — Морские мы…
— А если б откусила?
— Ну, жил бы без. Оно заживает, да. А заново не растет…
— Ходить сможешь?
— Ага. Бегать не смогу.
Тритон подумал и уточнил:
— Завтра смогу.
— Хорошая кровь, — сказал Эхион. — Полезная.
— Хорошие пальцы, — согласился Тритон. — Кусачие.
Аргивяне-загонщики подоспели вовремя. Немейская львица благополучно издохла, и можно было всласть попинать ногами мертвое тело. Кое-кто даже укорил Кефала: дескать, я бы на твоем месте… Не задумываясь, Кефал огрел героя копьем поперек спины. Быть бы драке, если б не Эхион. Спарт разъяснил, что это львицу придушить трудно, а сопливых болванов — раз плюнуть. Так что…
Его прервал крик. Кричали восточнее, ближе к Зигуриесу; там, куда ушел Персей. Множась, крик бился о скалы. Эхо разносило его окрест. Стаи птиц, сорвавшись с веток, учинили ответный галдеж. Когда настала тишина, никто не поверил.
— Вакханки? — сам себя спросил Эхион.
И уставился на Амфитриона, будто увидел впервые.
— А ты что тут делаешь? И ты? — палец спарта уперся в Кефала. — Почему вы не в Аргосе?! Сбежали, придурки? На охоту? Дед с тебя три шкуры сдерет…
— Они дедушку… — выдавил мальчик. — Они его…
Единым прыжком спарт оказался рядом:
— Говори!
— Они дедушку отравить хотят, — зашептал Амфитрион в ухо спарту, косясь на загонщиков. Те, занятые львицей, близко не подходили. — Ванакт Мелампу велел: отрави, мол! Мы вас искали — предупредить…
— Откуда знаешь?
— Мне Кефал сказал.
— А ему кто?
— А ему — Косматый. В бане.
Безумие ответа убедило Эхиона. Он наскоро ощупал лодыжку Амфитриона — мальчик взвыл от боли — выяснил, что перелома нет, и стал смотреть туда, где недавно кричали.
— Ладно, — решился он. — Ждите меня здесь.
И повернулся к аргосцам:
— За Персеева внука ответите головой.
Эхион карабкался по осыпи. Время от времени из-под ног вырывался камень, катился вниз. Тогда Эхион замирал изваянием. Оползень медлил, статуя оживала и продолжала путь. Спарт знал, что опоздал. Что бы ни случилось, оно уже закончилось. Дождь иссяк, небо впустую хмурило брови туч. В косматой тьме над горами рокотали, перекатываясь, небесные валуны. Грозили рухнуть лавиной, накрыть все живое. Осыпь осталась позади. Прежде чем нырнуть в мокрый подлесок, спарт задержался на краю склона. Прислушался — нет, ничего. Даже птицы молчали. Эхион надеялся, что верно определил направление. Хотя в горах уверенность — самоубийство. Звуки обманывают, расстояния лгут…
Первый труп он увидел шагов через тридцать. Человек лежал, нелепо вывернув голову, словно пытался заглянуть себе за спину. Одна рука в последней судороге глубоко зарылась во влажную землю; другая была сломана. Белый обломок кости, прорвав кожу, торчал наружу, блестел киноварным венчиком. Скоро Эхион нашел остальных. На прогалине валялись исковерканные тела. Два… три… Четвертый, с размозженной головой, скорчился под деревом. На стволе платана темнело глянцевое пятно. Эхион шагнул ближе. Мертвецом оказался Навплиандр, отец Тритона. Сколько загонщиков было с Персеем? Четверо? Пятеро? Где сам Персей?!
Среди убитых его нет…
Услышав шорох за спиной, спарт резко обернулся. Ладонь — на рукояти меча. Это львица, дикий зверь, заслуживала чистой смерти. Люди заслуживают бронзы. Что-то шевелилось в кустах розмарина. С благоухающих метелок сыпались капли. Спарт подошел, раздвинул ветки. Перед ним лежал аргосский загонщик. Когда Эхион перевернул его на спину, юноша застонал. Лица у него не было: скулы, нос, губы — сплошное месиво. Веки юноши дрогнули. Мутный взор, полный боли, уперся в Эхиона.
— Кто? Кто на вас напал?
— Пер…
Под тем, что раньше звалось носом, вздулся и лопнул кровавый пузырь.
— Персей…
Глаза юноши вылезли из орбит. Ужас воцарился в них — слепой, кромешный. Спарт глянул через плечо: Персей стоял в центре прогалины. Эхион мог поклясться: еще мгновение назад его там не было. Взгляд Убийцы Горгоны бесцельно блуждал по сторонам. Наткнулся на спарта. Скользнул дальше. Вернулся…
— Персей! Ты слышишь меня?
Эхион медленно распрямился, демонстрируя пустые руки.
— Тебя отравили? Ты не в себе?
— Предали, — не слыша вопроса, бормотал Персей. — Все предали…
— Это я, Эхион. Слышишь? Я хочу помочь тебе.
— Охвостье Косматого… Все умрете, все!
Он оказался рядом быстрее, чем Эхион сумел что-либо предпринять. Четыре удара, жестоких, как приговор судьбы, слились в один — казалось, у Персея выросли еще две руки. Спарт задохнулся. В груди хрустнуло, сердце вспыхнуло жарким пламенем, лишая сознания и сил. Любой другой на его месте уже рухнул бы мертвым. Эхион упал вперед, валя безумца с ног. Обхватил, прижал убийственные руки к телу. В голове мутилось, серая мгла затянула мир. Костер, заменивший Эхиону сердце, стрелял искрами боли по всему телу. «Тирренец держал, — мелькнуло и сгинуло. — Держу и я…» Ему и впрямь удалось сковать Персея — на миг, долгий, как вечность. А потом, едва пальцы-клыки, забыв о дружбе, вгрызлись в плоть сына Зевса — вечность кончилась, и силы спарта не хватило. Персей превратился в смерч, высвобождаясь, и скорпионье жало меча, легко скользнув из ножен, нашло свою цель.
Этот меч вспорол тело Эхиона, как любое другое.
Боль была новой — успокаивающей. Она вспыхнула и погасла, и вместе с ней угас костер в груди. Эхион смотрел на клинок, вонзившийся под ключицу. Металл имел непривычный цвет: морозная синь с серебром. Персей редко обнажал свой меч, и спарт догадывался — почему.
Он знал, что умирает.
Что-то дернулось в спарте, как живое. Сытый, взвизгивая от удовольствия, клинок пополз наружу. Крови на нем не было — она скатывалась с диковинного металла, не оставляя следа. Зато из раны кровь хлынула ручьем. Очень темная, почти черная, она пахла горьким миндалем. С неподдельным интересом, по-волчьи склонив голову набок, Персей наблюдал за током соленого вина. Он так увлекся, опьянен зрелищем и безумием, что не успел отпрянуть. Спарт потянулся — и обнял своего убийцу. Крепко-крепко, как близкого друга после долгой разлуки. Прижал к себе — не высвободиться. Кровь из раны хлестала в лицо Персею. Сын Зевса захлебывался ею, глотал, кашлял…
